Лесник и его нимфа - Страница 11

К оглавлению

– А ты любишь?

– Вообще мне карандашом больше нравится рисовать не по линейке.

– Ты рисуешь?

– Немножко, как все.

– Почему как все? Я вот, например, совершенно не рисую.

– Зато ты поешь как художник, – вдруг сказал он и вышел из комнаты.

– Что?

Он вернулся со свитером.

– Вот, это из верблюжьей шерсти. Очень теплый. Советую не отказываться и надеть под ваш плащ. Мама моя вязала когда-то.

Лита взяла свитер.

– Спасибо. У меня вообще есть теплая куртка. Завтра ее надену, и свитер верну… А с чего вообще такое гостеприимство?

– Ну просто если человек не хочет идти домой, а готов часами ходить в холод по улицам, значит, ему нужен теплый свитер. Пойдемте есть суп.

***

Суп был правда очень вкусный. На самом деле Лита терпеть не могла есть с малознакомыми людьми. Но с Лесником это было не очень стремно.

– Интересно, а чертить можно научиться, или это такой талант?

– Не знаю.

– А ты сразу поступил в этот твой мати, мути, миу… как его там…

– Нет, я приехал поступать в Суриковское, – вдруг сказал он.

– Куда?

– В Суриковский институт.

– Куда? Ты же хотел быть лесником. И при этом приехал поступать в Суриковское?

– Да.

– Значит, ты все-таки рисуешь…

– Не знаю.

– Ты приехал поступать – и провалился? Понятно, в Суриковское просто так мальчики с Урала не поступают. Ты не сдал экзамены?

– Я даже не стал их сдавать.

– Почему?

– Ну, увидел тех, кто пришел поступать. Такие мальчики и девочки с мамами и папами. Еще нужно было принести свои работы.

– Ты принес?

– Принес.

– И?..

– Потом увидел, какие работы принесли другие…

– И?..

– И. Положил свои рисунки под лестницу и ушел.

– Как? – Лита положила ложку. – Оставил и ушел?

– Ну да. Порвать и выбросить я не смог.

– Там были все твои рисунки?

– Нет. Но мне казалось, что лучшие.

– Так… Елы-палы… А сейчас ты рисуешь?

– Да, иногда.

– А… можешь что-нибудь показать, – очень осторожно спросила Лита, боясь не тех интонаций.

– Могу, – сказал он. – Только вы должны доесть суп.

– Ты прям как моя бабушка… Где ты учился рисовать?

– Нигде. Но я все время рисовал. В интернате, кстати, это вообще очень пригодилось.

– Где?!

– Ну, мама умерла, меня отправили в интернат. Потом через полгода сестра оформила надо мной опеку, я вернулся.

– Когда я лежала в психушке, у нас там были девочки из московских интернатов. Представляю себе, что такое провинциальный… Ой, извини, я не предупреждала, что я лежала в психушке.

– Я догадался…

– Что-о? – рассмеялась Лита. – Я произвожу такое впечатление?

– Нет, извини… Нет, я имел в виду, что тетя, когда вся эта эпопея с лекарством тянулась, что-то говорила про дочку Ольги Ивановны, про тебя то есть, как я понимаю, что… ну, что-то про больницу.

– А… Да, представляю, что она про меня говорила. Но ты ей не верь. Хотя... можешь верить… Так вот, девочки из московских интернатов… Как-то сложно тебя в этом представить.

– Тебя в психушке тоже сложно представить.

– Ну вот и хорошо. Покажи, плиз, рисунки.

Он ушел, вернулся с папкой, молча сунул ей и снова вышел из кухни.

Лита раскрыла папку. Рисунков было немного. В основном на небольших листах. Карандашом. Лита ничего не понимала в рисовании, но в красоте кое-что понимала. Это было очень красиво. Такие легкие линии – люди, дома, животные, деревья. Очень просто и изящно. Вот город – дома, дома, больше ничего – какое-то каменное одиночество.

– Слушай, – сказал он, входя, – мне нужно ехать в институт.

– Да, конечно. И много этого осталось под лестницей?

– Да не важно.

– Как все-таки странно сделаны люди, – сказала Лита, рассматривая рисунок, где были холмы вдалеке, какие-то строения и домики. – Это место, где ты жил?

– Да.

– Ты вместо Суриковского пошел в этот свой институт?

– Ну да.

– А при чем тут лесник, я не поняла…

– Это вообще другая история…

– А все-таки?

– А все-таки… У меня был друг, Илья.

– Это тот, который в монастырь ушел?

– Нет. Другой. Просто там, где мы жили, единственным нормальным местом был лес. А

у Илюхи папа был лесником.

– Настоящим?

– Абсолютно. Они жили в сторожке, папа каждый день возил Илюху в школу на таком раздолбанном уазике. Я у них почти все время проводил. И тогда решил стать лесником.

Пойдем, я по дороге расскажу.

***

И всю дорогу до метро он рассказывал про лес, про то, как ходил туда чуть ли не с младенчества.

– Там у нас карьеры есть заброшенные. Мы там камни всякие собирали. У нас у каждого такая коллекция была – не хуже, чем в минералогическом музее. В восемь лет я заблудился. За грибами пошел один. Через два дня вышел к воинской части где-то в глуши.

– В восемь лет на два дня потерялся в лесу? Ты не умер от страха?

– Нет. Мне кажется, я даже не очень испугался.

– Не верю.

– Правда. Если с детства в лесу пропадаешь, не страшно. Ты сейчас куда?

Они подошли к метро. Недалеко от входа стояла тетка и кричала без остановки:

– Горячие булочки с сосисками! Горячие!!!

Зачем-то каждый раз в конце она впечатывала это слово: «горячие».

Лита уставилась на нее. Несколько дней назад она уже видела ту же тетку, и она так же самозабвенно кричала. Лита была потрясена. Оказывается, можно с таким драйвом всю жизнь орать про сосиски.

– Ты сейчас куда?

Лита оторвала взгляд от тетки.

– Никуда… слушай, можно тебя попросить? Можешь позвонить мне домой? Мне нужно понять, дома ли моя мама. Если ответит – можешь спросить меня.

Он вошел в телефонную будку. Лита через разбитое окно продиктовала ему номер.